Художница, доцент кафедры культурологии и искусствоведения Одесского национального политехнического университета, директор Art Club Gallery.
Окончила Одесское художественное училище им. М.Б.Грекова (специальность – живопись), Одесский национальный университет им. И.И.Мечникова и аспирантуру (специальности: философия; теория и история культуры).
С 2002-го года – участница коллективных художественных выставок в Одессе и Украине.
С 2004-го года провела более 15 персональных выставок в Одессе и Украине.
– Елена, как человек с философским образованием, ты знаешь, что гедонизм может быть двух типов: телесный и трансцендентальный. Телесный гедонизм – это наслаждение солнцем, морем, едой, вином, красотой женского тела, сексом. Всё это в избытке присутствует в твоей живописи. Но опыт художника – это трансцендентальный гедонизм, то есть стремление выйти за пределы реальных ощущений. Куда ты своим искусством выводишь зрителя?
– Зрители часто видят не совсем то, о чем я говорю. Созерцая мои картины, люди часто наделяют и меня качествами моей живописи. Считают, что я – такая же раскрепощенная, провокационная и вызывающая. Потом удивляются, когда я при слове «член» краснею. Ну, вроде – как же такое возможно?
– Правда краснеешь? Как же такое возможно?
– Дело в том, что я в жизни и я в живописи – это два совершенно разных человека. В живописи я позволяю быть всему. Потому что живопись – это другая жизнь. Это как в кино: если мы видим убийство на экране, это же не значит, что оно произошло на самом деле с актерами. Поэтому в моей живописи может быть всё, что угодно, в том числе и однополая любовь. То есть, любая степень сексуальной свободы. Но я не переношу всю эту безграничную свободу в свою реальную жизнь. В реальности у меня четкая гетеросексуальная ориентация, я замужем и счастлива в браке.
– Тебе комфортно так сосуществовать с собой?
– Да, потому что искусство нужно оставлять в поле искусства. Я так считаю, во всяком случае. Есть документальный фильм «Киногид извращенца». По сути, это даже не фильм, а кинолекция известного философа и психоаналитика Славоя Жижека. Он там обсуждает разные фильмы – от Чаплина до Ханеке, – с точки зрения взаимопроникновения наших иллюзий и нашей реальности. Например, фильм «Пианистка» Михаэля Ханеке. Главная героиня, которую играет Изабель Юппер, провоцирует героя, мужчину, письмами о своих нескромных фантазиях. И, в конце концов, он совершает с ней то, что – как ей казалось, – она бы хотела. Но когда все это происходит, она приходит в ужас. Потому что такая реальность ей вообще не нужна. Потому что такая реальность разрушительна. Искусство позволяет этим фантазиям быть, но оставаться на такой очень высокой ноте – запредельной. И лучше на этом и останавливаться. При этом в моей живописи все по-настоящему: я всегда пишу с натуры, и если на картине изображены две модели женского пола, то две и позируют.
– Так может быть, ты – как художница – просто нашла себе такую безопасную лазейку: я ничем таким не занимаюсь, но я в то же время сейчас всё это прочувствую, посредством живописи, а потом вернусь в свою спокойную семейную жизнь. Так что ли?
– Нет. Меня интересует эротичность как главная жизненная энергия. И как квинтэссенция красоты, которой я восхищаюсь. Я не пишу телесность как таковую, не пишу фотореализм, но при этом тело, оно ощущается, оно живет на полотне. Свой восторг, который всегда испытываю, глядя на красоту женского тела, я и передаю в своей живописи. И многие его слышат. Я пишу эротический экспрессионизм. Экспрессионизм, как известно, был отправной точкой для всего современного искусства – если взглянуть на процесс исторически. А лично у меня экспрессионизм выплеснулся в своей максимальной чувственности и эротичности. Я взяла этот аспект и его раскрываю. Меня интересует вся эта чувственная составляющая линий, живописных подтеков, свободного нанесения краски, которая вроде бы и имеет границы в виде человеческого тела, но по сути уже выходит за эти границы. Мой эротический экспрессионизм – это, экспрессионизм, который вышел за свои пределы.
– И что же там – за пределами? Вернемся к вопросу о том, куда ты ведешь зрителя? К каким запредельным переживаниям?
– В живописи я ищу некий знак равенства между мужчиной и женщиной, между порнографией и эротикой, между чувством и разумом. Пытаюсь понять, что такое сексуальность, и с чем она для мужчины, женщины, подростка или ребенка ассоциируется. Есть ли в этом некий универсализм, достижим ли он.
– Так, давай по порядку. Знак равенства между мужчиной и женщиной – это как?
– Одну и ту же женщину, которую я напишу, может прочувствовать одинаково сильно и мужчина, и женщина. Равенство достижимо в зрительском восприятии. Во впечатлении одинаковой тональности мужчина-зритель и женщина-зрительница становятся равными.
– Круто. Взмахом кисти ты разрешила главный вопрос феминизма. Идем дальше. Равенство между порнографией и эротикой?
– Эротика – это такая высокая чувственность, которая в порнографии не нужна. Но в искусстве некая порнографичность в изображении нужна: в том смысле, чтобы живопись не была слишком вышколенной. И для зрителя это легкий шок. Или – не очень легкий. Зависит от степени подготовки зрителя. Но в любом случае это нечто пугающее. Вот ты смотришь на картины и думаешь: вроде женские ню, такие милые. Но они не милые. Что-то тут нехорошо. А что именно? И возникают какие-то подсознательные подтексты, такие же, какие могут возникать при просмотре порно. И когда всплывают такие подтексты, которые вроде как не должны всплывать – тогда, мне кажется, проявляется какое-то равенство. Такое интересное.
– Да, интересно. Ну, а насчет чувств и разума? Если вспомнить Батая, то Эрос сродни Танатосу, и все эротическое лишает наш разум чего-то, обедняет.
– Мне кажется, что лишает лишь в том случае, если у человека есть страх. Если человек испытывает страх или комплекс вины, то, конечно, что-то себе позволяя, он думает, что у него тут же что-то отнимут. Испытывая удовольствие, ожидает наказание. Есть такое расхожее опасение: если ты полностью отдаешься какой-то испепеляющей страсти, то рано или поздно поплатишься за это. Но если говорить о человеке репродуктивного возраста, то, конечно же, Эрос – это то, на чем основано всё. Это то, что движет человеком, дает ему жизненную энергию. И поэтому, если картина не обладает эротичностью, она нам не интересна. Мы смотрим – и видим что-то пустое. А когда тебя это как-то чувственно впечатляет, то ты уже и мыслишь об этом иначе. Вот в этом и достижимо равенство между чувствами и разумом.
– Что такое сексуальность? Как ты ее понимаешь?
– Сексуальность – это качество, которым может обладать не только конкретный человек, мужчина или женщина. Это качество может быть присуще определенной жизненной ситуации. И живописи. Сексуальность в живописи – это возможность, или иллюзия этой возможности. Предвкушение какого-то счастья. Это красота витальной энергии человека и его возможностей.
– И в этом, живописном, ключе сексуальность универсально воспринимается разными людьми?
– Да. Во всяком случае, я стремлюсь этого достичь.
– Расскажи о своей ситуация «художник и модель».
– В основном, у меня модели не коммерческие. Я не покупаю натурщиц, не плачу за сеансы. Мне позируют мои подруги, дочери моих друзей, жены моих друзей, любовницы моих друзей, подруги подруг. Это весь тот мир красоты, который существует вокруг меня.
– Почему ты пишешь, в основном, только женщин?
– Ну, как-то не сильно меня волнуют мужчины – как модели. Мужчины – это что-то другое. Если бы меня так же сильно волновал мужчина, это могло бы закончиться не живописью, а чем-то иным (смеется). Очевидно, в силу моей гетеросексуальной ориентации, с женщиной меня связывает только искусство. Я знаю: мне позирует женщина – будет живопись. А вот когда мужчина-художник пишет женщин, понятно, что там может быть не только живопись. Кстати, у меня был интересный случай. Однажды один австриец, очень состоятельный человек, увидел мои картины в доме у Роберта Гулиева, в его коллекции. Потом, точно не помню, то ли Роберт Гулиев дал ему мои контакты, то ли он сам нашел меня в Фэйсбуке. Этому человеку понравилась моя живопись, а он тогда искал художника, чтобы заказать ему портрет своей юной жены. Очевидно, что он боялся именно того, о чем я говорю – не хотел, чтобы его жену писал мужчина-художник. В общем, они с женой пригласили меня в Вену. Оплатили билеты, проживание в отеле, все художественные материалы, я ничего с собой не везла. Совершенно сказочная была ситуация: они с женой водили меня по магазинам-ресторанам, у меня было ощущение, что им просто приятно со мной общаться и они стремятся делать это как можно дольше. В отеле я оставалась одна, у меня вся кровать была в эскизах, никто меня не отвлекал, я – как художник – полностью принадлежала себе. Не было никаких социальных обязательств обыденной жизни. Была полная свобода творчества без каких-либо отвлекающих мыслей о материальном. Но я хотела больше писать. Я не особая фанатка магазинов-ресторанов и светского времяпрепровождения. И вот я сделала несколько портретов этой очень красивой юной девушки. Но я не осталась довольна. У меня не было возможности с ней полноценно работать: ей не хотелось позировать, было лень. Не возникло сотворчества. А для меня очень важно, чтобы модель включалась в процесс. Чтобы проживала ситуацию, а не формально позировала. Но таких моделей немного.
– А какие у тебя критерии отбора моделей?
– Во-первых, мне должно быть приятно общаться. Если это какой-то недалекий грустный человек, вряд ли это будет интересно. Хотя бывали у меня иногда и такие модели. Они иногда хорошо позируют. Молчат. Я могу погрузиться в себя. Они позируют старательно, но недолго – им самим становится скучно. Какие еще критерии отбора? Фигура должна быть хорошая. Но не канонических пропорций, а просто женственная. Мне нравится красивая узкая талия. Но главное – должно быть включение модели в процесс. Только интуитивное, ненавязчивое включение. У меня были пару раз такие натурщицы, которые начинали мне рассказывать, что мне надо делать и как их нужно написать. Я, конечно же, сразу от таких избавляюсь.
– Что твои модели получают от включения в процесс? Ну, кроме всемирной славы, разумеется.
– Да, всемирная слава их мотивирует (смеется). Вообще, я знаю, что многие женщины любят мне позировать. Мне кажется, женщинам тоже приятно интересно общаться. Плюс это всегда происходит в свободной атмосфере. Я же не диктатор. Модели чувствуют себя свободно, раскрепощенно, они видят себя прекрасными. И – что особенно нравится женщинам, – они получают новый образ и новый опыт. И это всегда что-то неожиданное. Предвкушение того, что произойдет в результате, оно держит в волнении. Вот что-то новое на твоих глазах рождается, и ты участвуешь в появлении этого нового. А это новое – новая ты. Многие подсаживаются (смеется). И иногда, когда некоторые галеристы или современные художники упрекают меня в том, что моя живопись не актуальна, поскольку я не затрагиваю никаких остросоциальных или политических аспектов, я в ответ могу предъявить только эту красоту. Да, я сохраняю дистанцию от всего сиюмитнуго, ситуативного. Мне всё это не интересно. Мне нравится раскрывать красоту женского тела и сохранять силу этой красоты в вечности.
интервью Ларисы Осипенко с Еленой Щекиной специально для Art Chili
